Зачем умертвил себя Годар, или Неприглядная правда об эвтаназии
Смерть – это таинство. Такое же, как и жизнь. И подать ее человеку может только Всемогущий Бог. Некоторые люди решаются посягнуть на это священное право Творца. Зачем?
Недавно прочитал о смерти Жан-Люка Годара. Вроде бы ничего необычного, напротив, все закономерно донельзя. Я, знаете ли, страшно не люблю, когда смерть очередной пожилой знаменитости вызывает информационную кампанию в духе «ах, как неожиданно, трагично и ужасно»… Нет, смерть – это всегда скорбно. Однако, помилуйте, какое там «неожиданно», когда умершему за восемьдесят? Какая уж тут «ужасная трагедия», если покойного уже никто не помнит не то что молодым, а хотя бы не очень старым? Смерть в преклонных летах, что бы там кто ни говорил, закономерна, и больше того: умереть в старости, как сказано в Писании, «насыщенным жизнью», – без преувеличения дар Божий, как, собственно, и дожить до старости.
Так вот, с Годаром все практически так же, за исключением одного: Бог не спешил призывать режиссера к Себе даже на девяносто втором году жизни. Годар решил все сам и за себя, и за Бога. И это тот излом, за которым закономерность переходит в трагедию. Не буду пересказывать, что лежит в основе неприятия Церковью добровольного ухода из жизни, – не стоит превращать правильности в банальности. Скажу о другом: самоубийство (а эвтаназия – это именно самоубийство) – это всегда проявление либо слабости, либо малодушия, либо глупости. Это не только плохо и предосудительно, но еще и непростительно. Самоубийца лишает себя возможности покаяться и быть прощенным.
Самоубийство (а эвтаназия – это именно самоубийство) – это всегда проявление либо слабости, либо малодушия, либо глупости. Это не только плохо и предосудительно, но еще и непростительно.
Слабость вынуждает сводить счеты с жизнью тяжелобольных или оказавшихся в жизненном тупике. Малодушие всегда стоит за внутренним опустошением, за разочарованием, за потерей вкуса к жизни и утратой жизненных смыслов. В несусветной глупости состоит причина самоубийств из принципа, из стремления что-то доказать, по политическим мотивам, в знак протеста или же тогда, когда смерть и так за плечами.
Тут мы и подходим к самому главному – смерти как итогу жизни, который своим качеством сполна характеризует жизнь.
Знаете, как в монашеской среде, если тот или иной брат демонстрирует духовное преуспеяние или приобретает репутацию человека духовного, опытные монахи обыкновенно замечают: «посмотрим, как он будет умирать». Итак, за редкими исключениями, как человек живет, так ему и умирать.
Не берусь анализировать жизненный путь Годара, все-таки мир кино своеобразен, а девяносто один год – срок более чем долгий. Однако, как оказалось, все это было зря: мало того, что Годар покончил с собой, он это еще и сделал демонстративно.
Все, что скопил человек в душе, в силу естественных причин превращается для него в главное, подчиняет его себе. Верующий окончательно раскрывает себя в вере, неверующий укрепляется в неверии...
Что такое старость? Закат жизни. Время, к моменту наступления которого человек должен успеть стать лучше в максимально возможной степени, приобрести жизненный опыт, стать мудрее. Время, подводящее итог жизни. Вы, наверное, замечали, что старики крайне редко бывают нейтральными. В основном они либо добрые, либо злые. Все, что скопил человек в душе, в силу естественных причин превращается для него в главное, подчиняет его себе. Верующий окончательно раскрывает себя в вере, неверующий укрепляется в неверии, идейный и принципиальный постепенно переходит от служения идее к демонстративной приверженности.
Я мало знаком с творчеством Годара, еше меньше – с его жизнью. Впрочем, одно скажу наверняка: кем бы ни был этот человек, своим уходом из жизни он полностью обесценил и себя как личность, и свой продолжительный жизненный путь со всеми достижениями. Поэтому, рассуждая о смерти режиссера, мы со всей уверенностью можем сказать, что она стала жизненной трагедией Годара. Впрочем, сам он, как видно, так не считал, поэтому постарался, чтобы факт и обстоятельства его смерти стали широко известны. За этим изломом трагедия переходит в абсурд. И дело здесь даже не в том, что Годар прибег к эвтаназии и пожелал, чтобы сей факт придали огласке. Хуже всего то, что глубокий старик, разменявший десятый десяток, ушел в вечность, пытаясь кому-то что-то доказать.
Хуже всего то, что глубокий старик, разменявший десятый десяток, ушел в вечность, пытаясь кому-то что-то доказать.
Вдумайтесь: самый первый признак человеческой зрелости – это отсутствие желания что-то кому-то доказывать. Зрелый человек не поступает демонстративно, не доказывает, не идет на принцип, не спорит. Он из всего этого уже вырос. Ему очевидна вся суетность доказываний, споров и демонстраций. А тут оказывается, что Годар, прожив чрезвычайно длинную жизнь, так по-настоящему и не повзрослел, так и не достиг возраста зрелости, так и остался несформированной, ущербной личностью. И все это, одним махом, режиссер сделал всеобщим достоянием. Разве не абсурд?
Между тем, этому абсурду аплодируют сегодня сотни, его одобряют тысячи, на него равнодушно взирают десятки тысяч, и мало кто видит в абсурде абсурд.
Что ж, таков сегодня мир. И беда в том, что, стремительно обесценивая все, что прежде имело в глазах человека ценность, это обесценивает и самого человека. Вплоть до того, что обозрение жизненного пути всемирно известного девяностолетнего режиссера и знакомство с обстоятельствами его смерти не рождают ничего другого, кроме вопроса: где же смысл?
