Три дня из жизни отца Епифания: Когда Господь – свидетель битвы

«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилуй нас. Аминь», – закончил утренние молитвы отец Епифаний. В последнее время молилось трудно. Привычные с юности слова, ранее легким ручейком изливавшиеся с самого сердца иеромонаха, сейчас падали, словно тяжелые камни. Батюшка последний раз осенил себя крестным знамением и закрыл канонник. На востоке зажигался новый день и он сулил отнюдь не радужные события.

Чайник с шипением выключился, выбросив в холод кухни тучку горячего пара. Отец Епифаний заварил кофе по старой привычке – прямо в кружке. Тарелка овсяной каши, два ломтя хлеба с маслом и медом. «Надо подсластить душу», – съязвил сам над собой. В последнее время настоятелю старинного храма в селе N и вправду приходилось не сладко. Не сладко – мягко говоря.

Отец Епифаний отложил Евангелие и взял в руки мобильный. Звонил глава сельсовета. «И к нам докатилось?», – нехорошим предчувствием отозвалось в душе...

Все началось с телефонного звонка: в тот день колокольный благовест из динамика старенького самсунга разрушил привычную утреннюю тишину. Отец Епифаний отложил Евангелие и взял в руки мобильный. Звонил глава сельсовета. «И к нам докатилось?», – нехорошим предчувствием отозвалось в душе, но батюшка, как всегда, радушно пробасил в трубку приветствие, а уже через несколько минут спешил по нерасчищенной заснеженной дороге к зданию сельской администрации.

– Ну что, отец Епифаний, – с порога перешел к делу Петр Тимофеевич, глава N-ской сельськой рады. – Вот и пришел тот знаковый момент, о котором молились и которого ждали наши деды и прадеды тысячу лет. Наконец мы освободились от московского ига. Наконец мы имеем свою национальную церковь, признанную вселенским православием. Наконец мы имеем Томос. Сам президент привез из Константинополя! – потыкал пальцем вверх Петр Тимофеевич. – Теперь – «остаточне прощавай» церкви оккупанта. Независимой стране – независимую церковь!

Отец Епифаний опешил от обилия лозунгов, сыпавшихся из уст главы села. Тимофеевич был старым битым волком, ловко успевал менять шапки с приходом каждой новой власти и, благодаря этому, удержался на должности и теперь. Люди, привыкшие к его манере общения и понимающие, как можно подойти к главе сельсовета, чтобы получить просимое, не спешили менять Тимофеевича на посту руководителя села и почти единогласно избирали его из каденции в каденцию. Да и менять особо не было кому. Колхоз – основное место работы сельчан – успешно развалился в 90-е, люди разъехались на заработки по Польшам и Италиям, а молодежь бежала из сельской глуши, как от проказы. За последний год в рамках активного реформирования в селе закрыли школу, а сейчас под угрозой ликвидации оказался и ФАП, но, похоже, Петра Тимофеевича теперь больше волновал церковный вопрос.

Впрочем, до сих пор к храму глава села не проявлял особого интереса, приходя только на Покров – престольный праздник, чтобы поздравить сельчан. Тем более странно было слышать с его уст подобные заявочки.

Отец Епифаний попробовал было возразить Петру Тимофеевичу, но тот и слушать не хотел: здравые аргументы иеромонаха, казалось, пролетали мимо него, даже не задевая.

– Ты, отец Епифаний, у нас человек не новый: сколько уже здесь, почитай, 20 лет? Вот и должен прислушиваться к мнению громады. Хватит оглядываться на Москву и на Кирилла! Хватит молиться за Путина и его войско! Теперь у нас есть своя церковь, ПЦУ называется, и свой настоятель. Тезка твой, кстати, – не унимался чиновник.

– Предстоятель, – автоматически поправил батюшка.

– Что? Да какая разница! Послушай, отец Епифаний, для тебя пришло время серьезных перемен. Говорят, первому перешедшему приходу даже дадут пару тысяч на нужды общины и настоятеля не обидят, будешь жить, как сыр в масле.

– «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих», – ответил отец Епифаний.

– Да оставь ты свои цитаты! – как от лимона скривился Тимофеевич. – Надо переходить в новую церковь. Настоящую, украинскую. Вся громада так решила. А кто ты без громады, сам подумай, – хитро прищурился глава сельсовета, – живешь в церковной хате, сам монах. Громада тебя наняла, ей и служи.

– «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи», – опять процитировал утреннее чтение иеромонах.

– Ну вот не хочешь ты по-хорошему! Значит, будем по-плохому, – презрительно хмыкнул Петр Тимофеевич. – Ишь, молитвенник выискался! Думаешь, тебя спасут твои молитвы? Ну помолись-помолись, яви чудо, – отвернулся он к окну.

«Не искушай Господа Бога твоего», – подумал отец Епифаний и молча пошел к двери кабинета. – Оставайтесь с Богом, – улыбнулся, закрывая дверь.

Вбежал перепуганный пономарь: «Беда, батюшка!»

Дома усилием воли заставил себя по-быстрому перекусить и взялся готовиться к завтрашней службе.

– Преподобного Антония Великого, – посмотрел в календарь. – Преподобне отче Антоние, моли Бога о мне, – перекрестился иеромонах…

На следующий день, едва успев потребить Святые Дары, отец Епифаний услышал шум из храма. Вбежал перепуганный пономарь: «Беда, батюшка!» А дальше был какой-то сюр: в несколько минут церковь наполнили в своем большинстве незнакомые священнику люди: немногочисленные прихожане оказались зажатыми в уголке. Вопли, крики, голосование, аплодисменты. Голос отца Епифания за общей суматохой почти не был слышен. А потом храм опечатала полиция.

Когда батюшка вернулся домой, в окна уже заглядывал вечер. На сердце лежал камень. Хотелось спрятаться от всего мира, даже не спрятаться – убежать на край света. Но куда убежишь от собственных мыслей и нескончаемой боли? Обычно, отец Епифаний спасался книгами и молитвой. Вот и сейчас наугад выдернул из книжной полки. «Синаксарь: Жития святых Православной Церкви» – отблескивало в сумерках комнаты золотое тиснение на новенькой синей обложке. Книга начиналась обширным житием преподобного Антония Великого.

 – Не оставляешь ты меня, отче преподобне, – потеплело на душе у отца Епифания. С семинарских лет батюшка любил жизнеописание отца всех монахов. Оно казалось ему красивой сказкой, от которой веяло духом пустыни и приключений. Жизнь великого святого была настолько преисполнена разнообразными чудесными явлениями, что отец Епифаний порой поражался, насколько бытие древних подвижников отличалось от нынешней жизни. Казалось, что их время было каким-то особенным – временем, когда Господь был более щедр на дары Духа и как бы без меры изливал их на каждого христианина.

«Преподобный Антоний, первый цветок пустыни, родился около 251 года в небольшой деревушке Кома в долине реки Нил. Его родители были христианами, богатыми и благородными по происхождению, и воспитали сына в вере и страхе Божием…».

– В страхе Божием, – батюшка вслух повторил последнюю фразу и задумался. – А есть ли в наших сердцах этот страх. Есть ли он в моем сердце? Не знаю…

– Война. Идет настоящая война. А прекращалась ли она? – опять оторвался от чтения отец Епифаний. – Методы диавола не изменились, как не изменилась и не уменьшилась любовь Христова к нам.

Иеромонах внимательно, словно впервые, читал страницу за страницей. Вот преподобный оставил отчий дом, вот раздал имение и уединился в пустынном месте. Вот диавол, «завидующий всем добрым делам человеческим», начал против него войну.

– Война. Идет настоящая война. А прекращалась ли она? – опять оторвался от чтения отец Епифаний. – Методы диавола не изменились, как не изменилась и не уменьшилась любовь Христова к нам. Безумный смех демонов и сегодня слышен в нашей жизни; их цель всё та же – запугать, сбить человека с правильного пути, ввергнуть в уныние, настроить людей друг против друга.

«Должно бояться только Бога, а демонов презирать и нимало не страшиться их. Даже чем больше страхов производят они, тем усильнее будем подвизаться против них. Ибо сильное орудие – правая жизнь и вера в Бога».

– Наставниче монахов, укрепи и меня на моем пути, – перекрестился отец Епифаний.

«Скорбь охватила сердце преподобного Антония, когда однажды его ученики, видя, с какою великою ревностью подвизается в пустыни бесчисленное множество монахов, спросили у него: «Отче! Долго ли будут продолжаться эти ревность и усердие к добродетелям, которым так тщательно прилежим мы и все это множество монахов, почти без исключения?» Тогда Преподобный, воздыхая и проливая обильные слезы, возвестил им страшное пророчество о состоянии христианства в последующие времена; о том, что узкий и тесный путь добродетели будет многими оставлен, из-за чего многие последуют влечениям своих разума и плоти. Однако, добавил он, на фоне этого всеобщего отступления между христианами тех времен некоторые будут далеко лучше и совершеннее нас: потому что блаженнее тот, кто мог погрешить – и не погрешил, сделать зло – и не сделал, нежели тот, перед глазами которого были бесчисленные примеры подвижничества, которыми он как бы невольно увлекался к добру».

…На следующее утро отец Епифаний с горсточкой бабушек, не пожелавших переходить куда-либо, пришел к старой иве напротив входа в храм, чтобы отслужить молебен. Церковные ворота были наглухо завязаны цепью с большим амбарным замком. На душе было тревожно, но тепло, несмотря на колючий мороз и непривычную обстановку. Усы и борода батюшки быстро покрылись инеем:

– Морозко, а не священник, – горько улыбнулся отец Епифаний. – Да, отче. Видишь, как в сказке живем, – закутанная в пуховый платок, попыталась развеселить приунывшего настоятеля Ивановна – бессменный регент. – Не горюй, прорвемся.

Зимняя идиллия быстро закончилась. «Миром Господу помолимся», – как раз возглашал отец Епифаний, когда сзади послышался рев автомобильных моторов: судя по всему, вчерашние непрошенные гости опять решили рассказать «московскому попу» о том, что он не прав. «О Богом хранимей стране нашей, православных властех и воинстве ея Господу помолимся!» – пытаясь скрыть предательское дрожание голоса, произносил ектению иеромонах.

Проповедь отца Епифания утонула в брани и воплях толпы. Обезображенные криком и ненавистью лица казались страшными масками, а все происходящее – нелепым карнавалом...

– Вот гад, за Путина молится! – закричал незнакомый мужчина, обмотанный флагом. – Москаль проклятый! Чемодан, вокзал, Россия! – поддержала его румяная женщина в лосинах и меховом берете. Так, под крики и постоянное «Слава нации – смерть ворогам» кое-как удалось завершить молебен. Когда молящиеся опустились в снег в коленопреклонном «Царице моя преблагая…», ребята в камуфляже громко и нестройно затянули гимн. Проповедь отца Епифания утонула в брани и воплях толпы. Обезображенные криком и ненавистью лица казались страшными масками, а все происходящее – нелепым карнавалом...

Едва переступив порог дома, отец Епифаний сполз по стенке: «Господи, неужели Ты меня оставил?» Сил уже не было…

«И он боролся отчаянно, он боролся изо всех своих сил, и наконец, эти силы в нем истощились, не только душевные, но и телесные, и он лег на голую землю, чувствуя, что бороться больше не может. И в этот момент перед ним предстал Спаситель Христос, и вся тьма просветилась Его присутствием, весь ужас отошел. И тогда, бессильный даже встать перед Ним и поклониться Ему, Антоний воскликнул: «Где же Ты был, Господи? Почему Ты не остановил эту битву раньше?» На что Христос ему отвечал: «Я был здесь, рядом с тобой. Но Я хотел быть свидетелем твоей битвы. Поскольку ты сопротивлялся с таким мужеством, Я буду отныне навсегда твоим защитником и прославлю имя твое на земле».

…Это история многих священников, которые в непростые периоды времени отстаивали веру Христову. Это история от апостолов и до нашего времени. Это история исповедников, подвижников, мучеников, всякого, кто становился на путь борьбы с диаволом. Это история преподобного Антония и тех, кому сейчас приходится защищать единство Христовой Церкви во всех уголках нашей страны. И слова, обращенные к преподобному, ныне обращены к каждому из нас: «Я здесь, Я с вами, Я свидетель вашей битвы и борьбы. Будьте мужественны. Я буду защитником вашим и прославлю имя ваше».